В детстве меня стригли коротко. Тогда было две стрижки – «Гарсон» и «Сесен «Вальс». Думаю, последняя была как‑то связана с Видалом Сассуном, но название переделали под советскую действительность. Косички мне никто не плел, все работали. Правда, себе мама делала какие‑то начесы, локоны, кудри. У нее были волосы по плечи – не очень густые, поэтому их приходилось все время укладывать. Это мне ужасно не нравилось. У многих детей так. Мама без косметики, умытая, волосы в пучок – мама домашняя. Если мама волосы взбила, стрелки навела, значит, мама куда‑то отправляется, а ты дома остаешься одна. Лет с 12 я стала волосы отращивать. Уже могла сама себе косу заплести.
Когда мы познакомились с Андреем Сергеевичем (режиссер Андрей Кончаловский, муж Юлии. – Прим. ред.), у меня были длинные волосы. Каштанового цвета. Он меня взял за руку и повел краситься – в блондинку. Сказал, что мне будет хорошо. Он режиссер, визуалист, человек из семьи великих художников. Надо было быть дурой, чтобы сопротивляться и говорить ему: «Нет-нет, у меня очень красивый натуральный цвет!»
Эксперименты с волосами – это игры. Любовные в том числе. Пигмалион и Галатея. Правда, про такие игры часто говорят со знаком минус. Предполагается, что она собой ничего не представляет, что он все из нее сделал. Но чтобы Микеланджело создал своего Давида, ему нужен был безупречный кусок мрамора. Не из каждого куска мрамора получится Пьета. Я понимаю, какой вклад в меня сделал мой любимый мужчина. Но знаю, и какой вклад сделала я в него.
В блондинку, кстати, меня покрасили в Лондоне, во время съемок «Одиссеи». Пенелопу играла Грета Скакки. Я спросила, кто ее красит, – и она дала мне своего колориста Марка. Он красил так, что никто даже подумать не мог, что от природы у меня другой цвет волос. Увы, его уже нет в живых – он покончил жизнь самоубийством. Теперь я хожу к Николе Кларк, креативному директору John Frieda в Лондоне. Она красит всех голливудских блондинок, включая Шарлиз Терон. Во взрослой жизни первый раз меня подстригли коротко для фильма «Дом дураков». И вот теперь – для «Рая» (драма о судьбе русской эмигрантки Ольги выходит на экраны в октябре. – Прим. ред.).
Это было решение Андрея Сергеевича, режиссера фильма. По сценарию моя героиня сначала носит одну прическу в 1930‑е годы, потом другую в 1940‑е, потом – вот эта стрижка почти налысо... Все происходило прямо в гримерной. Андрей Сергеевич сидел там, и мы всей командой его уговаривали не стричь совсем коротко. Никто не верил, что он дойдет до конца. Сначала гример Лена Дмитриенко, с которой мы отработали весь фильм, «покусала» меня ножницами. Потом взяла в руки машинку. Сделала еще короче, потом – еще... Андрей Сергеевич настаивал. И когда все свершилось, сказал: «Гениально! Я всегда знал, что у тебя идеальный череп. Все будет супер, вот увидишь».
И все – в кадр. Я не успела ничего осознать. Сцена была тяжелая, эмоциональная. Отсняли... И Андрей Сергеевич уехал. А я осталась в своем вагончике. Лысая. Одинокая. Плачущая. С ощущением, что я ребенок, который потерялся.
Мне не было себя жалко, я просто не знала, куда деваться. Домой ехать в таком виде? Вспомнилось, как мы однажды подстригли сына Петю. Когда ему было лет пять, ему отстригли длинные ангельские кудри почти под ноль. Они поехали стричься вдвоем. Петя держался изо всех сил, не плакал. Но, выйдя из парикмахерской, сказал: «Папа, а можно мы пойдем и купим мне парик?..» Не мороженое, а парик. Наверное, у меня в вагончике были ощущения как у Пети тогда.
Кстати, он меня очень поддержал. Сначала сказал: «Мам, мне кажется, ты очень худая». А потом подстригся так же. Остальные реагировали по‑разному, но никто мне не сочувствовал, глаза не отводил. Кто‑то воскликнул: «Так вы не блондинка!» Мужчины в этом плане очень наивны: если беленькая, значит, натуральная блондинка. Что касается реакции на стрижку... Есть умные мужчины, а есть общий поток. В общем потоке, как мне кажется, принято, чтобы у женщины были длинные волосы.
Я не смотрела на себя в мониторы. Ужаснее всего было, когда съемки закончились. Понадобилась пара дней, чтобы понять: это все‑таки случилось. Тогда я осознала, что это некрасиво, что нужно срочно делать с этим что‑то, что я себе не нравлюсь во всех проявлениях. И одетая, и раздетая, и с шапкой на голове, и без. И ничего меня не спасало. Длинные волосы можно собрать, распустить, накрутить (хотя Андрей Сергеевич про мои кудри говорит: «Ну, как все! Все в кудрях!»). Даже когда повязываешь на длинные волосы платок, выглядишь иначе. А тут хоть платок, хоть кепка... И шляпы, и кепки на коротких волосах на мне не работают. Тяжело было до начала февраля (подстригли меня 6 декабря). Когда волосы немного отросли, я поехала и покрасилась в Лондоне. Никола сделала ювелирную работу – раньше она красила меня два с половиной – три часа, а после стрижки – пять. Она наносила краску, затем чуть подравнивала какие‑то пряди, потом опять красила, сушила...
После этого мне стало легче. Я понимала, что нужно просто переждать. Мы когда‑то играли «Чайку», и коллега Ирина Розанова рассказала мне, как ее однажды подстригли так, что она неделю не выходила из дома и рыдала. Если бы я решила сделать что‑то с лицом, попала бы к плохому хирургу и не могла бы себя узнать, может, у меня тоже была бы такая реакция. Ну а волосы вырастут. Другое дело, что у меня медленно растут.
Осенью я купила много вещей, которые не успела надеть до стрижки. Когда они теперь будут надеты – не знаю. Платья Isabel Marant, женственные, летящие. Нужно быть Твигги, чтобы носить платьишки с короткой стрижкой. А я в них выгляжу как сиротка после тифа. Раньше можно было надеть грубые ботинки, нежное платье, жакет сверху, волосы летят, все нормально. Теперь я шучу: «У меня сегодня был шопинг получасовой в шкафу. Я не понимала, как что в нем оказалось и как я могу одно с другим поженить, – ничто ни с чем не женится».
С короткими волосами я стала носить больше майки, брюки. Тянет к мальчишескому стилю – и это совсем не то, куда мне хочется, чтобы меня тянуло. Это какая‑то подчеркнутая эмансипированность, которая наводит на мысли о нетрадиционной сексуальности. Я сейчас не про то – хорошо это или плохо. Даже если она есть, мне не кажется, что ее нужно подчеркивать.
Я не эмансипе ни разу, но у меня внутри какой‑то металл присутствует. С длинными волосами я выгляжу мягче, чем я есть на самом деле, и рада этому. Мне так намного комфортнее – может быть, потому что я прячу свою жесткость за ними. Для телевизионных съемок одеваться стало сложнее. Если раньше можно было взять платьице Zara или Mango, то теперь нет. Нужно что‑то неузнаваемое. Подороже. Сиюминутное не работает с короткой стрижкой. Я стала сильнее краситься для съемок, мастер-классов. Иначе возникало ощущение болезненности.
В театре я стала носить парики. Сначала была ломка. Я была несчастна, когда первый раз в «Трех сестрах» вышла в парике. Это был обычный театральный парик. У меня внутри шла борьба – как кошки драли по сырому мясу. Партнеры и зрители этого не видели. Не понимали, о чем мои переживания. Выгляжу хорошо, играю нормально. Все хорошо. А мне – плохо. Я очень благодарна Валентине Тихоновне Панфиловой – директору театра. Она единственная из всех меня услышала. Потащила в дорогущий магазин париков и купила для Раневской парик из настоящих волос. Для Маши из «Трех сестер» сделали с добавлением моих, тех самых, что мы отстригли. Это ощущение миллиметров на голове, ощущение живых волос или волос синтетических абсолютно меняет восприятие себя.
Я из тех артистов, которым тяжело смотреть на себя на экране. Должно пройти время, чтобы я перестала себя воспринимать как себя. У меня нет претензий к тому, как я выгляжу. У меня они могут быть к тому, как я играю. Если актриса снимается в фильме, значит, она доверяет режиссеру. А если она доверяет режиссеру, она должна идти до конца. Артисты как дети – ожидают, что режиссер сделает их лучше и умнее. Чему‑то научит. Раскроет так, как никто другой. И Кончаловский умеет... Он относится к себе с чувством юмора, к тому, что он делает. Это передается актерам и облегчает любую задачу. Я должна была озвучивать для «Рая» очень сложный кусок по‑французски. Я говорю на языке, но никогда его не изучала. А моя героиня – эмигрантка, дворянка, с хорошим образованием. Она может говорить с акцентом – все русские говорили с акцентом, – но она должна говорить очень грамотно и очень быстро. В эмоциональной сцене со слезами это сложно. А Кончаловский: «Да что ты! Сейчас быстро все сделаешь!» Вся эта работа заняла час-полтора. Огромная сцена на французском языке.
Я бы не стала стричься, если бы не доверяла режиссеру. Как я бы не стала раздеваться и делать многие другие вещи, если бы не верила до конца, что это нужно. Когда меня брили машинкой, я чувствовала гнев – к мужу, но не к режиссеру. Победила артистка. Если бы я просто пошла подстриглась, думаю, у меня были бы совсем другие переживания. А это было сделано для чего‑то, что, я надеюсь, имеет смысл. Может быть, фильму и не поможет, что Андрей Сергеевич так меня изменил. Но этого никто никогда не узнает – не будет сравнительной характеристики. «Вот, она сыграла эту сцену с волосами, а эту без!» Сделано так – едем дальше!
Фото: Павел Крюков
Ассистент фотографа: Павел Нотченко
Макияж и прическа: Надежда Князева/the agent
Серьги из белого золота с бриллиантами, «Ювелирный 1919», 169 000 руб.
Фото: Павел Крюков, Риа Новости, Архив Allure